Давайте поговорим о демографии и депопуляции, то есть о том, что «россияне скоро вымрут, некому будет работать, служить в армии, что очень скоро число пенсионеров в два раза превысит число «пионеров», то есть подростков, и т.п.». Некие личности в СМИ уже не первый год пытаются из убыли российского населения сделать «страшилку», а в качестве непосредственных виновников этой убыли представить посткоммунистическое российское руководство.

Нет, господа, естественная убыль российского населения началась не в начале 90-х, как это представляется некоторым комментаторам, а в светлых коммунистических 60-х, когда Россия перешла к суженному воспроизводству населения, при котором детей не хватает для количественного замещения родительского поколения. Если в конце 50-х коэффициент прироста населения составлял 1,19, то к 1965 году он упал до 0,97, а к 1980 – до 0,87. Естественная убыль населения России на рубеже веков была неизбежна. Стало меньше потенциальных родителей – уменьшилось количество детей.

«Волюнтарист» Никита Сергеевич в конце своей «оттепели» столкнулся с тем, что из-за нехватки рабочих рук стало некому «делать ракеты и перекрывать Енисей». Он сократил колоссальную разорительную армию и выдал измученным кукурузой крепостным колхозникам паспорта. Поздно! «Застойный» Леонид Ильич, пытаясь сократить нехватку «трудовых резервов», открыл по всей стране огромное количество ПТУ, куда успешно переманил юное население из сельской местности и малых городов. И тоже опоздал.

Все официальные демографические прогнозы в советское время были не научными, а политическими, даже – пропагандистскими. Неверная оценка ситуации привела хрущевское и брежневское руководство к грубой практической ошибке. В 60-е годы число рождений и так должно было снизиться из-за малочисленности родителей, появившихся на свет в военные годы. Тут бы резко повысить материнские пособия и прочие льготы, но вместо этого была проведена кампания по «вовлечению женщин в общественное производство». Поэтому в 1960 году в Российской Федерации родилось 2,8 миллиона детей, а в 1968 уже 1,8 миллиона. Когда в 1981 году появилось известное «Постановление о демографической политике», мы опоздали на 20 лет. Скромные пособия и льготы по декретному отпуску принесли достаточно скромные результаты: в 1980 году родилось 1,9 миллиона младенцев, а в 1983 – 2,1.
Политические катаклизмы первой половины ХХ века (две мировые и одна Гражданская война) унесли до 60 миллионов россиян. Но эти катастрофы привели лишь к возникновению «демографических волн», то есть к колебаниям числа смертей и рождаемости.

В пресловутых 90-х я работал в школе под Питером и наблюдал, как в арифметической прогрессии снижается количество начальных классов: 4 – 3 – 2 и, наконец, 1. Сейчас та же картина: на Белгородчине школьников в 2005 году насчитывалось 150 тысяч, а в новом учебном году их всего лишь 135. Зато детских садов катастрофически не хватает, как у нас, так и в столицах.

Как пел Владимир Семенович:
Вот так и живется на нашем веку:
На каждый прилив – по отливу,
На каждого умного – по дураку.
Все правильно, все справедливо.
В чем же основная причина депопуляции коренного населения (превышения числа умерших над числом родившихся) в России? Отвечаю – исчезновение крестьянства как класса, как образа жизни, как культуры. Если в Европе этот переход к индустриальному, а потом и постиндустриальному обществу шел естественным эволюционным путем, то для российского крестьянства организованные большевиками коллективизация, «голодомор» и колхозное «беспачпортное крепостное право» стали пусть растянувшимся на годы, но смертельным ударом.

Чтобы это доказать, не будем рыться в статистических справочниках, которым грош цена (результаты переписи 70-х годов так и не были обнародованы в полном объеме, а совсем недавно в РФ успешно посадили на большие сроки все руководство Госкомстата), а обратимся к семейным альбомам.

В качестве наглядного примера возьму семьи матери, отца и отчима – выходцев из среднестатистических крестьянских семей, населявших северо-запад России – Архангельскую и Новгородскую губернии.

Своих дедов и бабок, как родных, так и многочисленных двоюродных, я видел только на фотографиях. Плохая им досталась доля – русским крестьянам, родившимся в конце XIX века. А их было много, очень много. Согласно статистике тех лет, которая еще не научилась врать, среднее количество детей в крестьянских, да и в дворянских семьях тогда составляло 7-8 человек. Но все «рожденные в года глухие», кроме одной бабушки, успевшей подержать меня на руках, не дожили до середины 50-х годов прошлого века – сгинули в лагерях, в ссылках, на фронтах. На фронтах, кстати, «кулачья проклятого» погибло гораздо меньше, чем за колючей проволокой.

Но, что любопытно, детородный период этого поколения пришелся на «кошмарное» с нашей точки зрения время: война «империалистическая», война гражданская, «замена продразверстки продналогом», нэп. Но это поколение по православной традиции «плодилось и размножалось», в каждой из семей было по шестеро детей, родившихся в это самое «смутное» время – с 1910 по 1930 годы. Вот этих-то детей, моих дядьев и теток, кроме опять-таки погибших на войне, я всех видел, со всеми был в самых лучших отношениях, и с них можно начать наш непредвзятый анализ.

Маленькое отступление. Когда в 60-х я провел два «ковбойских» лета у моего архангельского дядюшки Василия, единственного из всех дядьев оставшегося на селе и работавшего колхозным пастухом, у меня возник естественный вопрос:
– Скажи-ка, дядя Вася, а почему ты с тетушкой Нюрой и пятью детьми занимаешь только четвертую часть своего огромного дома, а остальная пустует?

В Архангельской области (в среднем течении Северной Двины) тогда в селах преобладали рубленые двухэтажные избы с шестнадцатью окнами по фасаду и огромными хозяйственными пристройками.
Дядюшка отвечал:
– Семьи были большими, дети, которые женились или вышли замуж и не успели обзавестись собственными избами, сначала жили с родителями, а потом строили свой дом и переезжали. Как у пчел: образовалась новая семья – появляется новый улей.
Но «как у пчел» не получилось.

Никто из моих родных не был «кулаком-эксплуататором», никто не эксплуатировал наемных работников – детей хватало. Родственники не были богатеями, они были «справными», как и большинство крестьян начала прошлого века. Песни про нищету и угнетение оставим коммунистическим краснобаям. Именно эти бывшие политические ссыльные и сельская пьянь, дрянь и рвань (в семье не без урода) убили в 30-х годах русское крестьянство. Они строили «новый мир», но никто из них даже не представлял себе, как он выглядит. Лучше всех написал об этом в «Чевенгуре» и «Котловане» Андрей Платонов.

В итоге мои родственники того поколения были отправлены из родных мест на южный берег, но не Крыма, а Кольского полуострова или в центральные его части и жили за колючей проволокой или вне ее (разница невелика – бараки везде одинаковы). Моя мать в 12 лет бежала с лесоповала на южном Терском берегу, добралась до города, где старшая сестра была замужем за ВОХРом (охранником, погиб потом на войне), и, устроившись нянькой в богатую семью, выжила и даже закончила школу. Новгородские родичи по отцу к тому времени уже обитали в качестве ссыльнопоселенцев в этом заполярном городе, по периметру которого располагалось семь ГУЛАГовских зон, а многочисленная родня отчима попряталась, не дожидаясь репрессий, по другим городам.

Итак, дядюшки и тетушки. С их мужьями и женами в сумме получается человек тридцать. И из них в селе остался только один мой независимый и самый младший из всех дядя Вася. Новгородские села в войну погибли, возвращаться на пепелище, а тем более в колхозную кабалу не захотел никто, поэтому все следующее поколение моих новгородских крестьянских предков – уже городские жители. А они, скученные обитатели коммуналок и «хрущоб», обзаводиться потомством не спешили. Они «в неволе» не размножались. У всех по одному, максимум – по двое детей.

Единственный из моего семейства сельский житель, мой архангельский дядюшка Вася, даже во второй половине двадцатого века жил не от колхоза (где трудодни и гроши), а от того, что ему давали водоемы, леса и хлев. Он охотился, ловил рыбу, выращивал скот, и семье этого вполне хватало. Хватало морошки и клюквы, хватало рыбы и мяса, он сам катал валенки и шил полушубки, обеспечивая ими большинство родственников. Его пятеро детей (кроме одного) получили высшее образование…

Перейдем к поколению моих кузенов и кузин. Все они городские, все с высшим образованием, независимые, умные (как земляки Михаила Васильевича Ломоносова и Гавриила Романовича Державина), но размножаться у них не получается. В семьях – по одному-два ребенка. Один-единственный мой кузен Володя не переметнулся в город (из-за легкой глухоты – последствия детского менингита), а остался с отцом и сделался фермером. У него единственного из всех – четверо детей. У меня – трое. Но я жил на Севере, работал в подземном руднике и мог в советское время позволить себе такую «роскошь» – жить в «сталинской» квартире и не считать медяки от зарплаты до зарплаты. И мы с Володей получились своеобразными многодетными «отщепенцами» в семействе.

А Володя охотился, ловил рыбу, собирал клюкву, разводил скот, «плодился и размножался», как и все его крестьянские предки. Последний из могикан? Сейчас он единственный из многочисленных новгородских Васильевых, Новожиловых, Дмитриевых и архангелогородских Кузнецовых, Мосеевых и Поповых, который живет на земле. Он пошел по стопам отца, худо-бедно занимается молочным животноводством, но все его «рекордные» четверо детей давно используют огромную отцовскую усадьбу только в качестве летней дачи.

Все мои родные – потомственные русские крестьяне – превратились в нарождающийся с грехом пополам «средний класс». Именно здесь, где наибольший разрыв между притязаниями и достижениями – самая низкая рождаемость. Все они – технологи и педагоги, менеджеры и военные, журналисты и юристы, электронщики и программисты уже знают, что такое богатство, но понимают, как им еще далеко до него. А это понимание работает лучше любого патентованного противозачаточного средства.

Высокое благосостояние и улучшение качества жизни отнюдь не ведут к повышению рождаемости. Это в Арабских Эмиратах неожиданно обретенные нефтяные богатства повысили рождаемость чуть ли не втрое. А у нас в России прошлого века всплески рождаемости приходились как раз на смутные «времена перемен» – 20-е годы, хрущевскую «оттепель» и горбачевскую перестройку. Такой у нас менталитет: пусть мы живем в «гарантированной нищете», но наших детей ожидает прекрасное будущее. Умер Сталин, а Никита Сергеевич гарантировал коммунизм к 80-му году – вот вам и всплеск рождаемости в середине 50-х. Пообещал Михаил Сергеевич коренные реформы в виде «перестройки» – и в 1987 году родилось два с половиной миллиона младенцев – рекордное количество за последние сорок лет. Но «хотели как лучше, а получилось как всегда».

Кстати, товарищи коммунисты, окончательно погубившие русское крестьянство, теперь пытаются объяснить подъем рождаемости в 1987 году пресловутой антиалкогольной кампанией и подталкивают нынешнее руководство к ее новому витку. Не надо ля-ля! Любой, чьи зрелые годы пришлись на вырубку виноградников и погромы в винных лавках, подтвердит, что на смену официальному и легальному алкоголю пришел тогда неиссякаемый и неистребимый поток суррогатов и «левака». И совсем смешно в 21 веке сравнивать в пропагандистских телевизионных роликах Россию по потреблению алкоголя с мусульманскими странами, где за винопитие могут и голову с плеч.

Заявления политизированных дилетантов о необыкновенном росте смертности в последние 20 лет – это результат либо неосведомленности, либо умышленный обман. Никакого увеличения за последнюю треть века не произошло. Проблема в том, что в отличие от развитых стран, смертность в России не уменьшилась, и по продолжительности жизни мы, как и сто лет назад, отстаем от цивилизованного мира в среднем на 15 лет.

А еще наши демографы, а с ними и политики проспали так называемый «демографический переход». Тридцать лет назад русские женщины не откладывали рождение первого ребенка: к 20 годам треть наших женщин обзаводилась потомством, к 25 годам уже 80% из них хоть раз побывали в браке и 60% выполнили свои планы по рождению желаемого количества детей.
Но наши дети уже коренным образом отличаются от своих родителей во взглядах на то, когда нужно вступать в брак и когда нужно обзаводиться потомством. Сейчас мало кто вступает в брак до 25 лет, а возраст матери при рождении первенца приближается к 28 годам.

У молодых в корне изменилось отношение к регистрируемому (официальному) браку, к сексуальному поведению до брака, к средствам и методам планирования семьи. У них повысились требования к уровню профессионализма, которые предъявляет постиндустриальное общество. А высокая рождаемость в молодом возрасте с профессиональным ростом несовместима. Пример – перед глазами. Мой старший сын женился в 33 года, когда убедился, что его и жены карьера и материальное положение достигли достаточного для создания семьи уровня. Дочь родила первенца (мою первую внучку) в 26 лет. А младший двадцатидвухлетний сын и его многочисленные подружки понятия «брак, семья и дети» переносят в далекое и неопределенное будущее. Аналогичная картина в семьях всех моих друзей.

Итак, российская семья практически полностью прекратила выполнение своей репродуктивной функции. Причина кроется не в социально-экономической или политической ситуации в стране, а в гибели традиционной крестьянской семьи как социального института.
За 10 лет в России изменилось многое, в том числе и отношение к демографической политике. Но «материнский капитал» для российской депопуляции – все равно что морковка для слона. Чиновники назначаются и политики избираются на несколько лет, а отдача от их решений в силу инерционности демографических процессов последует лишь через 20-30 лет. И если уже в ближайшее время в понятие благополучия не войдет образ семейной жизни с несколькими детьми, если семья и дети не станут приоритетными, престижными ценностями, то ничего хорошего нам не светит.

Численность россиян снижается, и конца этому не видно. А в мусульманском «подбрюшье» России с демографией все в порядке, что сулит нам «неведомые перемены, неслыханные мятежи». Но это уже из области геополитики.

Сергей НОВОЖИЛОВ
________________________________________________________________________

Получить образование в США, впрочем, как и в любой другой стране на данный момент не так проблематично как в иные времена. Главное знать, зачем это нужно, и быть целеустремлённым.