В каждой семье много историй, о которых предпочитали умалчивать. Не вписывалась правда этих событий в четко регламентированное и выхолощенное представление о мире и счастье периода СССР.Много таких историй связано с военным лихолетьем. Одну из них бабушка рассказала мне незадолго до смерти. То ли бояться было уже нечего, то ли долг свой решила исполнить. Деда-то еще в 1943 не стало, а кроме нее рассказать правду уже и некому было.

Леонид Алексеевич Лапинский был талантливым студентом-медиком. Только вот блестящая карьера в Советском Союзе ему вряд ли светила — его отец Алексей был в 37-м арестован и сгинул вместе с женой — матерью Леонида. За что был прадед репрессирован? Возможно, за то, что преподавал русский язык и литературу и выражался словами великих русских классиков, а возможно, и просто за фамилию, ибо был хоть и этнический, но все же поляк. Его сын совершил тогда страшный поступок, о котором тоже предпочитали долгое время молчать, – Леонид публично отказался от отца на комсомольском собрании. Был он тогда первокурсником и от этого поступка зависела и будущая учеба, и карьера врача... тогда казалось, что вся жизнь.Алексей Лапинский в момент ареста пригрозил: «Не откажешься от меня — прокляну по-отцовски». Лёня послушался батьку и через несколько месяцев остался круглым сиротой, но продолжал учиться.

Юная Нонна и Леонид любили друг друга с института, вместе учились, вместе мечтали. Отношения законно оформили в 1939.
В первые часы войны Леонид уже знал, что на фронт его не отправят. В компетентных органах объяснили, что сын «врага народа» для фашистов лакомый кусочек, и поручили оставаться в подполье. Жена тоже по всем параметрам подходила: ее мама – дочь польских аристократов, отец – из семьи царских чиновников. Вот таких «недобитых потомков белогвардейцев и гнилой интеллигенции» оставили в тылу врага.

Подполье действовало более двух лет. В селе Грушевка Никопольского района Днепропетровской области немцы открыли госпиталь для военнопленных. Как правило, здесь лечили раненых офицеров, которые впоследствии могли бы представлять интерес для немецкого командования не только как источник информации, но и для организации провокаций либо обмена пленными. Пытались фашисты и перевербовывать советских офицеров. Молодому врачу со знанием русского языка и предполагаемой «ненавистью к убийцам родителей» легко удалось устроиться работать в этом лечебном застенке.
Далее схема разработана была четко. Тех офицеров, которые не поддавались на посулы врагов, Леонид преду­преждал о возможном побеге. Пленному вкалывалось сильнодействующее лекарство, приводившее практически к остановке жизнедеятельности. Молодой врач документально констатировал летальный исход и «мертвого» красноармейца хоронили за околицей села. Понятное дело, не церемонились – скидывали в яму и слегка присыпали. А в это время Нонна уже сообщала следующим участникам подпольной цепочки, когда, где и кого «хоронят». Те, рискуя жизнью, извлекали «труп» офицера и после реанимационных мероприятий переправляли уже в советский госпиталь.

Молодую, красивую и образованную девушку фашисты пытались отправить в Германию. Бабушка призналась, что даже вольготную жизнь обещали за определенные услуги. Спасение было только одно — Нонна забеременела. Летом 1943 родилась моя мама. А осенью в Грушевке начали зверствовать гестаповцы. В подполье внедрился предатель. Более 300 человек было выявлено фашистскими контр­разведчиками в действующем под Никополем подполье. Пытки к подпольщикам применялись жесточайшие. По словам свидетелей, деда после вскрытия захоронения смогли узнать только по зубам, так как с него была содрана кожа, скорее всего заживо.

В день ареста Леонида Нонну успели предупредить об опасности. Но как бежать? На всех дорогах гестаповские кордоны, а на руках трехмесячная дочь. По дорогам и лесам постоянно шарят фашисты с собаками. С кордоном договориться не удалось, хоть и стояли там вовсе не немцы, а полицаи советского происхождения — перешедшие на сторону врага калмыки. Когда стемнело, в дверь к Нонне постучали. Как вспоминала бабушка, она решила, что это последний стук в ее жизни. Открыла дверь. Мокрый от дождя немецкий офицер на ломаном русском требовал еду: млеко, яйки… Немецкие войска в те дни в панике бежали от наступающей Советской Армии. В отчаянии Нонна предложила немцу напоить весь его отряд чистейшим медицинским спиртом, если те вывезут семью за заградкордон. Увидев бутыль со спиртом, продрогшие немцы повеселели, закричали «Хайль!», только не так дружно, как на парадах. Бабушку и спеленутую маму положили на пол грузовика, под ноги немецким солдатам, и накрыли брезентом.

Вот и кордон. Не знающий немецкого (да и русский-то с трудом) калмык остановил машину и направился с намерением проверить ее содержимое к кузову. Немецкий офицер, уже согревшийся спиртом, так отчитал этого «наглого выскочку, осмелившегося проверять истрепанных в боях солдат вермахта», что тот на полусогнутых побежал открывать шлагбаум. Возле деревни Костромка юную маму с ребенком высадили. Она плакала от страха и одновременно радости, что удалось спастись. Немецкий офицер пытался ее успокоить, говорил ласковые слова на чужом языке, закутал в плащ-палатку. Вслед убегающей грязной и растрепанной женщине он кричал: «Die Schönheit! Die Schönheit!» (красавица!)

Сегодня в селе Покровское (Грушевку затопило водохранилище) стоит памятник. На плите имена героев подполья. Бывала не раз там при жизни бабушка, мама возила меня в Покровское, смогу ли я привезти туда своих детей, зависит от того, сохранится ли памятник в современной Украине, сохранится ли наша общая память о героях.

Татьяна ЛАПИНСКАЯ
Фотографии из семейного альбома